ВИКТОР ОЛЕГОВИЧ ПЕЛЕВИН (р. 1962)

Самый популярный среди современной молодежи и компью­терщиков писатель на вопрос о дате своего рождения ответил: «Я склонен думать, что вообще не родился». И только затем пред­ложил «условно считать, что в 1967 году». Виктор Пелевин настолько долго и умело мистифицирует публику, что среди его юных поклонников даже бытует мнение, что реального Пелевина не существует, а романы под его именем пишет компьютер. «Объективной реальности вообще нет», уверен писатель. Поэтому большая часть сведений о нем в Интернете — блеф. Например, ходят легенды, что Пелевин — прекрасный каратист и что удар ногой у него — силой в две тонны. Также популярна байка о том, что, принеся в журнал «Знамя» первую свою повесть «Омон Ра» (1993), он начал звонить редактору беспрерывно: «Я звоню из сталактитовых пещер, подвешенный к чему-то, кругом летучие мыши, быстрее скажите, приняли рукопись или нет».

Как постмодернистский человек, Пелевин постоянно ускользает от всех определений, чтобы обрести свободу от функционирования в социальной машине, которую он считает лицемерной и искусственной. Способом освобождения от во мно­гом еще советского современного социума может быть само­стоятельное конструирование своего имиджа и внутреннего «я», чем и занят этот автор. Кроме обломков просоветских социаль­ных ролей внутри современного человека есть то, что сущест­вовало изначально и пребудет всегда. Вот к этому «я» (индиви­дуальному и коллективному бессознательному) и пытается прорваться Пелевин сквозь все идеологические оболочки и даже само сознание человека, которое тоже не свободно от общест­венных предрассудков.Родители Пелевина были частью традиционной советской номенклатуры: отец—офицер, мать — экономист (из Казахстана). Но кроме них был у него еще и учитель-гуру, колдун и маг, который сочинял мистические тексты. Поэтому после окончания Московского энергетического института и курса обучения в Ли- тинституте, Пелевин пошел работать в редакцию журнала «Наука и религия». Пелевин очень интересовался мистикой и тайными учениями, эзотерикой и буддизмом, написал книгу «Красная магия». Советское общество он представлял себе как единст­венное оставшееся на земле ритуальное общество. В религиях мира его интересовали лингвистические приемы воздействия на человеческое сознание и подсознание.

Нашему поколению невероятно повезло, считает Пелевин. Мы родились в мире, в котором отсутствует целостное метафи­зическое знание. Никто не знает, где правда, где ложь, потому разрешены все эксперименты. Пока эта брешь не закрылась — жизнь остается непредсказуемой и удивительной. Движущая цель его экспериментов — перекодирующий текст. В рассказе «Бубен нижнего мира» (за который писатель получил премию «Великое кольцо-93») излагается идея текста, который бы при прочтении запускал в читателе «различные внутренние программы». Су­ществует мнение, что в основе некоторых глав его повести «Жиз­ни насекомых» (1995) заложена гексаграмма «Колодец» из китай­ской «Книги перемен». Некий комплекс идей и словесных сиг­налов может разрушить человеческое сознание и потом сконст­руировать его заново, в нужной кому-то конфигурации. Постмо­дернистская цель создания такого «интеллектуального вируса» — деконструкция «старого мира», устаревшей идеологии, деми­фологизация советского общества. Следующая часть этого проек­та — создание новой картины действительности. Однако этими лингвистическими технологиями можно воспользоваться и не во благо. Об этом тоже предупреждает Пелевин многими своими произведениями.За его экспериментами с интересом следит мировая литера­турная общественность. В 2002 году за роман «Чапаев и Пустота» (1996) Пелевин был номинирован на премию Impact Dublin Literary Awards, считающуюся самой значительной в мире по денежному наполнению (120 000 $). Начавший печататься в начале 90-х годов, он уже лауреат 10 премий: «Великое кольцо- 90» за рассказ «Реконструктор», «Золотой шар-90» — за повесть «Затворник и Шестипалый», «Великое кольцо-91» за повесть «Принц Госплана», Малой Букеровской премии 1992г. за сборник «Синий фонарь», «Бронзовая улитка-93» за повесть «Омон Ра», двух премий «Интерпресскон»-93 за повести «Омон Ра» и «Принц

Госплана», «Странник»-95 за эссе «Зомбификация», «Странник»- 97 за роман «Чапаев и Пустота» и т.д.Его первую же крупную вещь, повесть «Омон Ра», уже успели перевести на немецкий, французский, голландский, японский языки. Сейчас он печатается и в Америке, причем в одном из самых престижных издательств. Причина такого безусловного успеха — стратегическая новизна прозы Пелевина. Его тексты — это вещие сны, сны ясновидца. Проза писателя строится на нераз­личении настоящей и придуманной реальности. Все сущест­вующие философские и религиозные интерпретации жизни не являются ни истинными, ни ложными. Ведь каждая версия мира существует лишь в нашем сознании, а психическая реальность не знает лжи, считает писатель.

Отрицание реальности жизни как следствие «крушения мира», душевного потрясения людей постсоветского времени. В повести «Омон Ра» Пелевин разрушает фундаментальную антитезу тоталитарного общества «слабая личность — сильное госу­дарство». Мощную советскую империю он изображает в виде жалкого симулянта. В посвященной «героям советского космоса» повести эту симуляцию разоблачают детали, вроде пошитого из бушлата скафандра и лунохода, который оказывается замаски­рованным велосипедом. А все «полеты в космос» на самом деле, по Пелевину, снимались на кинопленку в шахтах московского метро. Коммунизм, неспособный изменить реальность, манипу­лировал общественным сознанием и до сих пор продолжает влиять на постсоветское общество: «Пока есть хоть одна душа, где наше дело живет и побеждает, это дело не погибнет».

Писатель, живущий в переходное время, он населяет свои рассказы героями, обитающими сразу в двух мирах. Так, сов- служащие из повести «Принц Госплана» параллельно живут в той или иной компьютерной видеоигре. Реальное учреждение с реальными служащими незаметно подменяется виртуальным миром — и вместе с персонажами читатель втягивается в компью­терную игру. Потому что писателю важно не то, что происходит в действительности, а какое это отражение находит в сознании. Одна из основных тем творчества Пелевина — «размолотое рефор­мами поколение». Целые учреждения, выброшенные из системы экономических отношений в эпоху перестройки, переселяются в мир компьютерных игр, где «под лазоревым небом, какого не бывает в жизни, разыгрываются мировые войны и добываются несметные сокровища и принцессы, которых в жизни опять же не встретишь. В этом вся прелесть: был ты никому не нужный чиновник — стал танкист, летчик, самурай и принц».Проза Пелевина обращена к интеллекту и почти не затра­гивает эмоциональную сферу. Создается ощущение, что расска­зываемое не волнует писателя, поэтому многие критики говорят о компьютерное™ этой прозы. Пелевинские образы и язык как бы оценочно нейтральны, это вроде бы просто знаки виртуаль­ной жизни. На самом деле писатель показывает связь между компьютерной фиктивностью и дефективностью современного массового сознания с его бесчеловечностью, невниманием и неуважением к человеку, который становится лишь функцией, персонажем большой или малой «чужой» игры. Однако ощуще­ние читателя после прочитанного — смутное торжество, сов­местная авторско-читательская победа над миром, пытающимся навязать нам свои правила игры.

Мотив превращения (метаморфозы) — сквозной у Пелевина. Люмпен из рассказа «День бульдозериста» оказывается аме­риканским шпионом, а китайский крестьянин — кремлевским вождем, советский студент — оборачивается волком («Проблема верволка в Средней полосе»). Если по-настоящему хочешь выжить — станешь оборошем, человековолком. Для этого нужно только перегрызть горло сопернику. Главное — не испытывать бесполезных колебаний, ведь иного выбора у человека пере­стройки как бы нет: «...только оборотни — реальные люди. Если посмотришь на свою тень, то увидишь, что она человеческая. А если ты своими волчьими глазами посмотришь на тени людей, то увидишь тени свиней, петухов, жаб...».На этом же приеме метаморфозы построено большинство произведений писателя, включая повесть-басню «Жизнь насекомых», «пересказывающую» известную басню И. Крылова «Стрекоза и Муравей» (а также пьесу К. Чапека «Из жизни насе­комых» и рассказ Ф. Кафки «Превращение»). Думающие и говорящие как люди, а выглядящие как насекомые, персонажи- мутанты то влюбляются, то пожирают друг друга, то слепо следуют велению инстинкта, то философствуют, чисто по- постмодернистски используя множество цитат и образов массовой культуры: на моските Сэме «нежный загар того особого набоковского оттенка, которым кожа покрывается исключи­тельно на других берегах»; комар Арнольд «вспоминает про каменную десницу из трагедии Пушкина, которую читал еще ли­чинкой»; мотылек Митя пишет философские стахи «под Брод­ского». Старую басню «Стрекоза и Муравей» Пелевин пере­осмысливает, добавляя массу философских размышлений и современных аллюзий.

Рассказ «Иван Кублаханов» передает буд дийские представ­ления о жизни человека как о системе реинкарнаций. Существо­вание до рождения и после ухода из этого мира — настоящая жизнь, бодрствование. Рождаясь, человек впадает в сон, самозабвение, потому что жизнь есть сон: «он парил в центре мира, созданного его привычкой видеть сны». В рассказе рассматри­вается земной путь человека, начиная с зародышевой точки и до самой смерти. Обретение плоти интерпретируется как все большая несвобода,— душа обретает телесную границу-тюрьму, теряет первоначальный божественный покой. Рождение — катастрофа, ужас, боль, «не пускающие назад, в реальность». «Иван Кублаханов был просто мгновенной формой, которую принимало безымянное сознание,—но сама форма ничего об этом не знала». Человек — фантом в фантомном мире, «рябь сознания» в мире теней и самообманов, «комок надежды и страха», наивно уверовавший, что он будет жить вечно. Однако постмодер­нистский текст нельзя прочитывать буквально, это почти всегда текст-перевертыш. Кроме пародийных интертекстуальных пере­кличек с драмой Кальдерона «Жизнь есть сон» писатель исполь­зует пародийный прием остранения, имитирующий серьезные философские произведения Л. Толстого (сердце матери для зародыша «огромный метроном», пищевод — «водопад» и т.д.). В результате рассказ получает явно карикатурный подтекст.Пелевин — порождение постсоветской эпохи, постмодернист. Соответственно требованиям русского постмодернизма его творчество направлено на развенчивание и высмеивание идеалов, догм, мифов, языковых штампов советской эпохи. Он отрицает и саму реальность, которая превращается в «сны усталого соз­нания» иногда кошмарные, иногда вещие («Спи»). Двигаясь назад по пути духовной эволюции пелевинских героев, читатель попа­дает в сонное царство развитого социализма. Студент обнару­живает, что во сне удобно слушать и даже конспектировать лек­ции. Дальше — больше: и конфликтов с родителями можно избежать, если научиться спать с открытыми глазами, и на службе спать безопаснее. Себе же, автору, писатель отводит роль разрушителя иллюзий: «Боже мой, да разве это не то единст­венное, на что я всегда только и был способен — выстрелить в зеркальный шар этого фальшивого мира из авторучки».

Отражение настроений постперестроечного общества. Роман Пелевина «Чапаев и Пустота» сразу же стал бестселлером. Эффект шлягера определялся выражением настроения общества в конце 90 годов: все более углубляющимся разочарованием, доходящим до отчаяния, и ощущением некой фантасмаго- ричности, нереальности происходящего. В романе два перепле­тающихся сюжета, соответствующих двум пластам исторической реальности/нереальности. Эпоха 1918—1919 годов оказывается кошмарным сном пациента психбольницы 90-х. Он страдает раздвоением личности и воображает себя поэтом Серебряного века, участником революционных событий. Эволюция общества за годы советской власти не улучшила человеческую породу: «Все на одно лицо, одновременно заискивающее и наглое». Всё также производит впечатление «зомби» человек массы, одурманенный масскультурой: «Они были обмануты с детства, и, в сущности, для них ничего не изменилось из-за того, что их теперь обманы­вали по-другому. Но топорность, издевательская примитивность этих обманов г- и старых, и новых — поистине была бесчеловечна».Этот роман одновременно текст-разоблачение и текст-игра. Пелевин, взяв фольклорные фигуры «Чапаевского цикла анекдо­тов» — Василия Ивановича, Петьку, пулеметчицу Анку, Котов­ского — превратил их в персонажей дзен-будцийской притчи. Чапаев стал мастером дзена — гуру, который ведет к просветлению своего любимого ученика — петербургского поэта Петра Пустоту (Петьку). В Чапаевских анекдотах писатель увидел дзеновские коаны, буддийские вопросы без ответа, вроде знаменитого — «Как услышать хлопок одной ладони?». Коаны призваны отвести человека от логических, а значит, поверхностных, банальных ответов. К правильному решению коана можно прийти только духовным прыжком.

« — Петька!— позвал из-за двери голос Чапаева,— Ты где?

—                      Нигде!— пробормотал я в ответ.

—                      Во!— неожиданно заорал Чапаев.— Молодец. Завтра благодар­ность объявлю перед строем».

Поэтика игры и жанровая специфика пелевинского текста. Основной читатель Пелевина — молодежь. Без игры скучно, «детей» не завлечь. Умение находить радость в играх с языком — одно из основополагающих качеств современной литературы (тачанка — touch Анка — расшифровывает пелевинский персо­наж). Подобный стиль мироощущения требует, как правило, игриво-ироничного оформления. Сегодня уже особенно очевидна «усталость» классических жанровых образований, разрушение старой литературной формы. И у анекдота, коротких, более или менее целостных жанров, «выжить» шансов гораздо больше. Ощущая и принимая временность, фрагментарность жизни, современный художник естественным образом приходит к мышлению отрывками. И вот как раз такое, лоскутно-незакон­ченное мировосприятие приводит при чтении Пелевина к ощу­щению истинности и полноты бытия. В основе басни, гротеска, анекдота - метаморфоза, главный прием в творчестве писателя, знаменующий собой ключевой для него процесс — освобождение, которое невозможно без отрыва от стереотипов. Отсюда и уход от любой тотальности: освобождение от социума («Затворник и Шестипалый», «Омон Ра», «Чапаев и Пустота»), от внешней своей оболочки вместе с социальной ролью («Проблема верволка в Средней полосе», «Жизнь насекомых») и от предметности (объектности) любви («Ника»).Поиски подлинности как отказ от устоявшихся социальных стереотипов. Побег — лейтмотив в прозе Пелевина. Его персона­жи-куры бегут из инкубатора в светлый и радостный, свободный мир. Неизвестно, чем закончится этот побег и что он даст. Для Пелевина не существует результат — только процесс. Побег становится главным и наиболее достойным состоянием персона­жа — и в прямом физическом смысле, и в смысле освобождения сознания от догм — идеологических, религиозных и любых других: «Человек верит только тогда, когда он ничего не знает и думает, что так никогда ничего и не сможет узнать». «Затворник и Шестипалый» — повесть о том, что главной подлинностью является поиск подлинности. Мир Пелевина — это бесконечный ряд встроенных в друг друга миров-клеток, и переход из одного в другой, как и в компьютерной игре, означает более высокий уровень постижения реальности.

Большинство героев Пелевина не обременены поисками смысла жизни, такой подход подразумевает оценку, а у Пелевина все относительно. Как говорит персонаж рассказа «Проблема верволка в Среднерусской полосе»: «Вы бежите куда-то, я лежу среди старых газет на своей помойке... если за начало отсчета принять вашу подвижность —... выйдет, что на самом деле бегу я, а вы топчетесь на месте». Эти точки отсчета Пелевин легко меняет следом за своими героями, отказавшись от соцреалис- тической манеры «ставить нехороших в угол, а хороших сажать в президиум». Бесполезно осуждать тех, кто уже нашел пресловутое «свое место» у кормушки-поилки на бройлерном комбинате имени Луначарского. Все равно не устыдятся и не уступят его. В одном мире они называют себя Двадцатью бли­жайшими, в другом — Первосвященниками (а всего миров — семьдесят, и движутся они по ленте транспортера к разделочному цеху). Они ведут свой народ к «решительному этапу», никуда на самом деле его не ведя, даже к гибели. И это бездействие самое обидное: ну хоть что-нибудь делали бы, а то ведь просто обжираются, отнимая друг у друга куски получше.Единой истины нет, есть только множество ее трактовок. Об этом и единственный рассказ Пелевина о любви — «Ника». Оказывается, что любовь не бывает к..., любовь бывает скорее вообще. Выбор объекта любви в принципе случаен. Это рассказ о самом переживании любви, об опыте души. Одновременно это постмодернистская игрушка-обманка, что обнаруживается в самом конце текста-шарады. Как рассказать о такой «избитой» теме, как любовь, чтобы взглянуть на нее по-новому? Писатель- постмодернист ломает стереотипы восприятия. Наполненное высокой печалью произведение о трагической любви обора­чивается насмешкой над поверившим в классический любовный сюжет читателем.Пелевин не исчерпал возможности образного моделирования жизни. Очередной его роман-предупреждение «Generation П» (1999) вторгается в сферу политики. Это компьютерная имитация постсоветской России и всего политического мира. Высокие правительственные чиновники оказываются фантомами, создан­ными и управляемыми компьютерными программами. Пелевин показывает, каким именно образом изготавливается рекламно­идеологический обман. В серьезном ракурсе объект, против которого направлен пафос романа, это наше всеобщее инфор­мационное пространство. Перед телевизионщиками (рекла­мистами, журналистами и т.д.) открыты практически неограни­ченные возможности манипуляции сознанием. TV-наркотик погружает человека в измененное состояние сознания. «Человек оказывается всего лишь телепередачей, которая смотрит другую телепередачу, транслируемую непонятно кем, для тех, кого на самом деле нет». По предположению Пелевина, человека просто не стало. Из Homo sapiens он превратился в Homo zapiens, человека переключаемого, в бессубъектное состояние, регули­руемое телеоператором. Человек переключаемый бессилен завладеть переключателем и даже — выключателем. «Телевизор превра­щается в пульт дистанционного управления телезрителем...

Положение современного человека не просто плачевно — оно, можно сказать, отсутствует. Это просто свечение люминофора уснувшей души». Позиция автора отнюдь не олимпийски спо­койная: «Я люблю страну, но не переношу то, что в ней происходит».Цитатно-пародийный постмодернистский язык. Роман «Generation П» текст тоже «густо» цитатный и пародийный. Воз­никает ощущение «цитаты в п- степени», так как главный ге­рой — копирайтер, а реклама уже сама по себе цитата: «Мировой Pantene pro V! / Господи, благослови!» Русско-английский язык Пелевина это живой молодежный арго. Такая ориентация на потребности массового читателя приводит к явлению «бес- стилья», или антистиля. Эта литература на первый взгляд лишена «художественности». Тексты Пелевина написаны как бы небреж­но, образы очерчены грубо, резко, приблизительно. На самом деле канонизация эксперимента — «ошибок», «неправильностей», «плохого» языка, стилевой «инакости» — возводится в постмо­дернизме в основное условие подлинной художественности и правдивости текста. Вообще особенность постмодернистских авторов — постоян­ное искоренение попыток писать «хорошо» — в техническом смысле. Пелевин уверен в метафизическом происхождении текста. И если литература — оттуда р- правь, не правь,— как надо все равно не получится. «Парадокс, но именно присутствие, невымарывание балаганных кусков — наряду с добротными эпизодами — именно это и есть свидетельство истинного дара»,- считает российский учитель литературы Л. Филатов. Не материал важен, а его трактовка, так как в тексте все говорит об одном: чем больше избит сюжет, тем ярче в нем эзотерическое содержание.

Писательское мастерство Пелевина «ушло» в фабулу: дар рассказчика, сюжетостроителя составляет основу его таланта. В его прозе сюжет настолько преобладает над языком и стилем, что это уже больше похоже на сюжет видеоигры. Это рождает иллюзию абсолютной доступности произведения и делает Пелевина одним из самых популярных русских прозаиков рубежа XX—XXI веков. Однако это всего лишь очередная иллюзия. Постмодернистский текст — как минимум двойное письмо, обра­щенное одновременно и к массовому читателю, и к элитарной публике. «Избитость» сюжетов у Пелевина мнимая. Писатель, пародируя, перекраивает всем известную классику, незаметно наполняя старые сюжеты современным сложнейшим виденьем мира.

Пелевинские произведения пародируют и отчасти вос­производят методы влияния социалистической идеологии на человеческое сознание. Сегодняшняя культура стремится освоить механизмы, при помощи которых советский режим тво­рил собственную искусственную реальность — для того прежде всего, чтобы этот режим разоблачить. Как лучше использовать этот ценный опыт в нашем мире, во многом еще остающимся со­ветским, искусственным? Этот вопрос предстоит решить нынеш­нему поколению писателей, которые, как пишет литературовед А. Генис, «балансируя между прошлым и будущим, обживают узкое культурное пространство самого обрыва».

У современной критики очень противоречивые суждения о творчестве Виктора Пелевина. Одни считают его жуликом и бизнесменом от литературы, чужаком и «искусственным цвет­ком», «кактусом» в русской культуре. Другие не сомневаются в его большом таланте и актуальности его творчества: «Тексты Пе­левина, с их четырежды руганым, а по мне — отвечающем внут­ренней задаче автора языком, спокойно встраиваются в ...ряд великих, значительных и просто приметных сочинений, своими особыми средствами — средствами моделирующего воображения — изъясняющих то, «что с нами происходит»», — уверена критик Ирина Роднянская.

Вопросы и задания

1.                       Как бы вы сформулировали философскую концепцию В. Пе­левина, положенную в основу его творчества?

2.                       Можно ли считать творчество В. Пелевина выражением определенного «социального заказа» нашего времени?

3.                       Какие художественные принципы литературы постмодернизма нашли отражение в творчестве В. Пелевина?

4.                       В чем смысл тотальной пелевинской пародийности?

5.                       Определите в текстах писателя литературные и культурные переклички, скрытые цитаты из известных художественных произве­дений. Объясните их эстетические функции.

6.                       Как язык прозы В. Пелевина выражает его основные идеи?