НИКОЛАЙ АЛЕКСЕЕВИЧ ЗАБОЛОЦКИЙ (1903-1958)

Время мужания и ученичество. «Столбцы». Духовная и творческая судьба Н.А. Заболоцкого неотъемлема от его жизненной судьбы. Он родился под Казанью, где его отец заведовал земской сельскохозяйственной фермой. До 1913 года будущий поэт живет в селе Сернур, а затем становится студентом Уржумского реального училища, находящегося в Вятской губернии — родине его отца.

Детство будущего поэта проходит в глухом уголке российской провинции, расположенной за многие десятки верст от железной
дороги, среди суровой, почти неприступной природы. Но в мно­годетной семье Заболоцких, где отец был агрономом, а мать — школьной учительницей, высоко ценили книгу и с увлечением заполняли ими заветный книжный шкаф, отданный в итоге отцом безраздельно во владение старшему сыну. Эти книги, сложив­шиеся в итоге в обширную и со вкусом подобранную библиотеку, открыли любознательному мальчику новые необъятные горизонты жизни и манили за собой в неведомые дали.

Начало двадцатого столетия, с его революциями, мировой и гражданской войнами и последующим за всем этим социалис­тическим устройством жизни, круто изменило судьбы и био­графии миллионов российских граждан, среди которых Заболоц­кий вовсе не был исключением.

В1920 году он поступает в Московский университет, причем на историко-филологический и медицинский факультеты одно­временно, но материальные условия жизни в Москве оказалась слишком тяжелыми, и он перебирается в Петроград, выбрав для дальнейшей учебы Герценовский педагогический институт. Этот петербургский период, длившийся около семнадцати лет, оказывается решающим для Заболоцкого, который оконча­тельно избирает для себя основное жизненное занятие — стать писателем и активно включается в литературную жизнь города на Неве. Это было стремительное, неповторимее время. Бурные и переломные события российской истории сразу же находили художественное воплощение и отражение в возникающей новой поэзии и прозе. В русской литературе появилось множество совершенно неординарных, молодых, стремительно растущих талантов, которые были готовы к поиску, эксперименту и заяв­ляли о своем желании по-новому взглянуть на устоявшиеся лите­ратурные каноны и традиции.

Молодой Заболоцкий увлекается эстетикой символизма, который утверждал бесконечность мира человеческого познания и признавал за художником неотъемлемое право на свободу, неординарность поэтической формы и творческий эксперимент. Но при этом Заболоцкий не разделял стремление символистов облечь весь объективный, реальный и осязаемый мир в совокупность неких символов, определяющих все его многооб­разие и изменчивость.

Ценность символизма Н. Заболоцкий видел в том, что он не «фотографировал быт», а «мысленно и творчески проникал в скрытый смысл вещей и явлений окружающей жизни» («О сущ­ности символизма»), и в этом смысле поэзия Велимира Хлебни­кова вызывала у него искреннее восхищение и преклонение.

В итоге сам Заболоцкий вовсе не отказался от символизма в искусстве, а, напротив, считал его «могучим двигателем скрытой энергии слова» и «наполнил его той красотой и силой, которые дарует познание объективного мира и познание человеческого сердца» (И. Ростовцева). В двадцатые годы Заболоцкий сам стремился быть экспери­ментатором, хотя в облике его самого не было ничего остро запоминающегося или экстравагантного. На эстраде появлялся молодой человек с нежно-розовым румянцем, светлыми волосами, аккуратно расчесанными на пробор, одетый в полиня­лую гимнастерку и тяжелые неудобные солдатские ботинки, оставшиеся ему от армейской службы в 1926—1927 годах.

Он походил на учителя, студента, может быть, даже ученого, но никак не на поэта. Стихи свои Заболоцкий читал внятно, спокойно, избегал каких-либо внешних эффектов и эпотажа, свойственных представителям богемы.

В двадцатые годы вместе с Даниилом Хармсом, Константином Ватиновым и Алексеем Введенским Заболоцкий основывает новую поэтическую школу—ОБЕРИУ («Объединение реального искусства»). «Обернуты» не утруждали себя печатанием своих стихов, предпочитали выступать вживую, перед реальными слушателями в многочисленных кафе или на эстраде, сближаясь в этом с футуристами. Излюбленными художественными приемами «Обериутов» были парадокс, антитеза, метафора, причудливое соединение и сочетание, казалось бы, различных и далеких по смыслу и значению реалий и понятий.

Первая книжка Заболоцкого получила название «Столбцы», вышла в 1922 году, сразу же приобрела одобрительные отзывы В. Каверина, Ю. Тынянова и многих других и привлекла читателя своей бесспорной оригинальностью и попыткой свежего, нового взгляда на мир без многих привычных представлений и штампов. С первых своих шагов в литературе Заболоцкий «заявил о себе как взыскательный мастер, знающий лучшие достижения мирового искусства, владеющий высокой культурой художест­венного приема» (И. Ростовцева), и уже в «Столбцах» исследова­тели творчества поэта увидели влияние и взаимосвязь с прозой Гоголя и Достоевского, а также с поэзией Державина, Случев- ского, Хлебникова и многих других.

В словаре В. Даля столбец определялся как свиток, в котором листы бумаги не сшивали тетрадью, а накладывали лист в лист, называя каждый из листов столбцом. Отсюда получался особый вид летописи — в столбцах. Но столбцом называют еще и печатный набор в гранках, столбцах, еще не верстанный в страницы. И выходило, что столбец — это как бы нечто промежуточное между рукописью и завершенным типографским текстом.

«Столбцы» писались в обстановке крайне сложной социаль­ной ситуации, когда революционная стихия и гражданская война безжалостно сметали с лица истории веками устоявшиеся тради­ции российского быта, а новый уклад, связанный с ликвидацией разрухи и установлением НЭПа, только начинал складываться.

После затерянной в глуши русской провинции Петроград поражал Заболоцкого своими резкими контрастами. Многочис­ленные городские рынки и толкучки были заполнены спекулян­тами, калеками и нищими, которые к ночи исчезали в каменных глухих колодцах петербургских дворов. «Фантазия вскоре пришла в решительное столкновение с реальной действительностью: шаг революционных преобразований замедлился... наступила пора «позиционной войны», связанной с введением НЭПа» (А. Турков).

В таких стихах, как «Белая ночь», «Вечерний бар», «Новый быт», «Свадьба» рисуется образ мещанина и нового героя рос­сийской действительности, мечтающего о «бутылочном» рае и обуреваемого эгоизмом и неистребимой жадностью к материаль­ным благам и животным, низменным наслаждениям. («Качалась Невка у перил // А на Невке // Не то сирены, не то девки // И всюду сумашедший бред»)

И ночь, подобно самозванке,

Открыв молочные глаза,

Качается в спиртовой банке И просится на небеса.

Бытие в «Столбцах» пропитано спиртовым угаром, призрач­но, фантасмагорично и состоит из множества гротескных деталей и подробностей.

А на столе — гремит вино И мяса жирные траншеи,

И в перспективе гордых харь Багровых, чопорных и скучных —

Как сон земли благополучный,

Парит на крылышках мораль.

Для художественной манеры Заболоцкого была характерна пластичность и умение мыслить пространственными образами.  В этом смысле его лирику можно сравнить с произведениями живописи. Исследователи творчества писателя (И. Ростовцева, В. Аль- фонсова и др.) неоднократно отмечали серьезное влияние живо­писных полотен старых мастеров (в частности, Питера Брейгеля) и картин современных ему художников (М. Шагала, К. Малевича, Н. Пиросмани) на поэтическое мировосприятие Заболоцкого.

В «Столбцах» крупными и резкими мазками умелого мастера Заболоцкий рисует мир собственников и мещан, чье представ­ление о мире и цели человеческого бытия суживалось лишь до стремления к наживе и удовлетворения сугубо материальных потребностей, но в то же время в стихотворениях из этого цикла пробивается тревожное раздумье о том, что старый мир и воз­никший нэповский быт обещали человеку исполнение простых человеческих желаний» (А. Турков), обращали к полноте жизни и житейским радостям в противовес аскетизму действительности, непрерывно требовавшей от человека усилий и лишений в борьбе за лучшее завтра.

Мир философии Заболоцкого и его отражение в поэзии. После «Столбцов» Заболоцкий обращается к миру природы, который кажется ему выражением естественности и истинной внутренней гармонии. Он начинает все больше интересоваться философскими проблемами естествознания, с увлечением читает научные труды В. Вернадского, Г. Сковороды и К. Тимирязева.

В частности, в работах Тимирязева Заболоцкому особенно близка мысль ученого о том, что сознание в одинаковой степени присутствует и в человеке, и в природе и является той ведущей организующей силой, которая и определяет поступательность развития всей живой материи. Только в животном мире и «низших существах» оно «глухо тлеет» и «яркой искрой» лишь «вспыхивает в человеческом разуме».

Заболоцкого захватывают идеи К. Циолковского о зачатках разумной жизни у растений и простейших животных, во многом на основе которых он строит собственную научно-фантастичес­кую концепцию, нашедшую отражение в поэмах «Школа жуков» (1931) и «Птицы» (1933). В основе этой концепции лежит пред­ставление о мирозданий и окружающем мире как о целостной и единой системе, включающей в себя как живые, так и неживые формы материи.

В окружающем мире, убежден Заболоцкий, неизбежно веч­ное движение и взаимодействие множества и многообразия  материальных форм. В этом мире чья-то смерть объективно становится началом и непременным условием другой, новой жизни. «Этот процесс неизбежно содержит много жестокого и поражает человеческий разум, зрение и слух рядом отталки­вающих подробностей» (Н. Степанов), но так уж устроена при­рода, ее «вековечная давильня», которая каждое мгновенье «соединяет смерть и бытие».

И об этом очень выразительно автор говорит в стихотворении «.Лодейников»:

Лодейников прислушался. Над садом Шел смутный шорох тысячи смертей,

Природа, обернувшаяся адом,

Свои дела вершила без затей.

Жук ел траву, жука клевала птица,

Хорек пил мозг из птичьей головы,

И страхом перекошенные лица Ночных существ смотрели из травы.

Но смерть — это и начало бесконечного движения и развития всех форм живой материи, а разум человека позволяет природе приобщиться к разуму мировой жизни, который становится общим достоянием и животных, и птиц, и шелестящих листвой на ветру берез, и цветущей ромашки в поле, и придорожной травы.

В каждом маленьком растеньице,

Словно в колбочке живой,

Влага солнечная пенится И кипит сама собой.

(«Весна в лесу»)

Мир оказывается единым в живом и неживом, и человеческая душа возрождается вместе с утренним возрождением природы, омывается теплым весенним дождем, согревается ласковым солнцем, готовая к созиданию, добру, к познанию себя и веко­вечной мудрости бытия.

А там, внизу, деревья, звери, птицы,

Большие, сильные, мохнатые, живые Сошлись в кружок и на больших гитарах,

На дудочках, на скрипках, на волынках Вдруг заиграли утреннюю песню,

Встречая нас. И все кругом запело.

Исследователи творчества Заболоцкого отмечают, что его «пейзажная лирика примыкает к огромной литературной традиции, и особенно отчетлива ее связь с Гете, Тютчевым, Баратынским» (А. Македонов). «Перед явлением Тютчева Забо­лоцкий останавливался с благоговением. Поэт стихийной ночной жизни, снов, человеческих потрясений и откровений, он вопло­щал для Заболоцкого как бы невозможное, запредельное в искус­стве» (И. Ростовцева). «Но и самые лучшие традиции Тютчева и других великих певцов и философов природы Заболоцким не только продолжаются, но и преодолеваются, трансформи­руются» (А. Македонов).

В клочьях разорванной тучи Блещет осколок луны.

Сосен тяжелые сучья Мокрого снега полны.

Падают, плавятся, льются Льдинки, втыкаясь в сугроб.

Лужи, как тонкие блюдца,

Светятся около троп.

(«Оттепель», 1948)

Для Заболоцкого неоспорима та мысль, что искусство возни­кает на основе жизни и неотделимо от нее. И в нем так же, как и в жизни, происходит вечная борьба со злом, но в искусстве воз­никает жесткая необходимость нравственного выбора, который непременно должен быть в пользу добра, противостоящего жестокости мирового хаоса.

О, сад ночной, о, бедный сад ночной!

О, существа, заснувшие надолго!

О, вспыхнувший над самой головой Мгновенный пламень звездного осколка!

(«Ночной сад», 1936).

В душе поэта возникает стремление к единству с природой, внутреннее осознание себя ее частью, сущностью и даже мыслью.

И все существованье, все народы Нетленное хранили бытие,

И сам я был не детище природы,

Но мысль ее! Но зыбкий ум ее!

(«Вчера, о смерти размышляя», 1936).

Время перелома судьбы и биографии. Поэзия и творчество 40-50 годов. Испытания временем не обошли Заболоцкого стороной. Очень часто его произведения подвергались превратному и клеветническому толкованию, совершенно не соответст­вующему истинной позиции и взглядам поэта.

Все это в конце концов привело к аресту Заболоцкого в марте 1938 года и надолго оторвало его от творчества, семьи, литератур­ной работы и своего читателя. Поэзия Заболоцкого объявлялась шаблонной, бездарной, оторванной от жизни и не отвечающей требованиям и тенденциям современной ему социалистической действительности.

До 1944 года Заболоцкий отбывал заключение в исправи­тельно-трудовых лагерях на Дальнем Востоке и в Алтайском крае, а с весны до конца 1945 года жил вместе с семьей в Караганде. В Казахстане Заболоцкий заканчивает начатый еще до войны стихотворный перевод «Слова о полку Игореве», который публикует в 1946 году, когда уже поэт возвратился в Москву.

В1946 году Заболоцкий был восстановлен в Союзе писателей, впоследствии с него была снята судимость, он получил разре­шение жить в столице, и с этой поры начался новый, московский период творчества поэта.

Тема природы продолжает волновать Заболоцкого, который все острее ощущает ее внутреннюю красоту, соразмерность и гармонию. Человек обречен жить в согласии с природой, учась у нее и участвуя в ее преобразовании.

Рожденный пустыней,

Колеблется звук,

Колеблется синий На нитке паук,

Колеблется воздух,

Прозрачен и чист,

В сияющих звездах Колеблется лист.

(Утро», 1946)

«В лирике этих лет Заболоцкий создает новые образы, не пов­торяя известных. Не боясь смелых и новых ассоциаций, он в своем новаторстве идет по линии обновления значения слова, по линии снятия с вещей и явлений их привычных обыденных масок, а обращение к объективному миру природы видится поэту как не­укоснительный процесс самой жизни в его спирали, залог разви­тия культуры, прогресса, обновления ценностей» (И. Ростов­цева).

Послевоенная лирика Заболоцкого развивала и углубляла философскую проблематику его произведений 30 годов, под­тверждая несомненный талант поэта как мастера слова. 

Заболоцкий еще острее ощущает собственную внутреннюю связь с миром живущего. Поэт уверен, что абсолютной смерти для него нет, что жизнь после бренной смерти тела будет про­должаться в «дыхании цветов», в листве «многовекового дуба», который его душу «корнями обовьет и не даст ей исчезнуть в бесконечном пространстве мироздания.

Я не умру, мой друг. Дыханием цветов Себя я в этом мире обнаружу.

Многовековый дуб мою живую душу Корнями обовьет, печален и суров.

В его больших листах я дам приют уму,

Я с помощью ветвей свои взлелею мысли,

Чтоб над тобой они из тьмы лесов нависли И ты причастен был к сознанью моему.

Проблема творчества, поэтического вдохновенйя крайне важная для Заболоцкого. Рождение поэтических строк он сравнивает с пробуждением природы, со звуками грома, предвещающими долгожданный дождь, с шорохом травы, который у поэта «человеческий».

Я люблю этот сумрак восторга* эту краткую ночь вдохновенья,

Человеческий шорох травы, вещий холод на темной руке,

Эту молнию мысли и мед лительное появленье,

Первых дальних громов — первых слов на родном языке.

(«Гроза», 1946)

Поэзия неотделима для Заболоцкого от исторической памяти, истоков национальной традиции, от воспоминаний детства и юношеского взросления, ибо она живет только в сострадательной и чистой душе, с младенчества воспринявшей уроки доброты и стремления к прекрасному.

Тот, кто жизнью живет настоящей,

Кто к поэзии с детства привык,

Вечно верует в животворящий,

Полный разума русский язык.

Зарождение поэтической мысли возникает в хаосе и бесконечности мирового пространства, но затем силой художест­венного таланта лирические строки «становятся музыкой», обретают внутреннюю гармонию и отточенность формы, всеми красками отражающей красоту, совершенство и прелесть мира.

И сквозь покой пространства мирового До самых звезд прошел девятый вал...

Откройся, мысль! Стань музыкою, слово,

Ударь в сердца, чтоб мир торжествовал!

(«Бетховен», 1946)

Неисчерпаемость и многогранность мира «поставлены За­болоцким столь высоко, что и личность является лучшей частью этого мира», а «природный космос» настолько сливается с «че­ловеческим, духовным, что и сам образ, метафора становится живой реальностью» (И. Ростовцева).

В стихотворении «Прощание с друзьями» человеческая смерть парадоксально не означает прекращение физической жизни, так как она обретает новые формы в жизни природы и получает множество других «братьев» и «сестер», вместо оставленных на земле. Это «корни, муравьи, травинки, вздохи, столбики из пыли, цветики гвоздик», образующие все многообразие реальных метаморфоз материи.

Заболоцкий «ставит известное поэтическое и философское равенство» между бесконечным макромиром космоса и бесконеч­но малым микромиром «самой малой былинки» (А. Македонов), ибо они одинаково включены природой в круговорот ее бытия и составляют неразрывное единство и основу ее гармонии.

Но для бездн, где летят метеоры,

Ни большого, ни малого нет.

И равно беспредельны просторы Для микробов, людей и планет.

(«Сквозь волшебный прибор Левенгука», 1948)

Для поздней лирики Заболоцкого было характерно не только «последовательное одушевление природы, как бы вырастание из нее — но вместе с тем, врастание, вживание в нее» (А. Македонов).

В своем зрелом творчестве Заболоцкий смог «воскресить дух и стиль классической русской поэзии» (В. Кожинов) и проявил себя как выдающийся мастер «прекрасного по своему благозву­чию стиха», которое достигается «использованием в его лирике плавных периодов, анафоры, разнообразных синтаксических параллелизмов и внутренней рифмы» (А. Турков).

И я лежал, схватившись за каменья,

И надо мной, сверкая, выл поток И камни шевелились в исступленье И бормотали, прыгая у ног.

(«Ночь в Пасанаури», 1947).