Тема 32. ВЛАДИМИР ГАЛАКТИОНОВИЧ КОРОЛЕНКО (1853-1921)

—    Далеко, — ответил поник сокрушенно.

—    А чего будем есть? — спросил опять Макар с беспокойством.

—    Ты забыл, ответил попик, повернувшись к нему, что ты умер и что теперь тебе не надо ни есть, ни пить.

Макару ото не очень понравилось. Конечно, это хорошо в том случае, когда нечего есть, но тогда уж надо бы лежать так, как он лежал тотчас после своей смерти. А идти, да еще идти далеко, н не есть ничего, это казалось ему ни с чем не сообразным. Он опять заворчал.

Не ропщи! — сказал попик.

Ладно! — ответил Макар обиженным тоном, но сам продол­жал жаловаться про себя и ворчать на дурные порядки: "Человека заставляют ходить, а есть ему не надо! Где это слыхано?”

Он был недоволен все время, следуя за попом. А шли они, по- видимому, долго. Правда. Макар не видел еще рассвета, но, судя по пространству, ему казалось, что они шли уже целую неделю: так много они оставили за собой падей и сопок, рек и озер, так много прошли они лесов и равнин. Когда Макар оглядывался, ему казалось, что темная тайга сама убегает от них назад, а высокие снежные горы точно таяли в сумраке ночи и быстро скрывались за горизонтом.

Они как будто поднимались все выше. Звезды становились все больше и ярче. Потом из-за гребня возвышенности, на которую они поднялись, показался краешек давно закатившейся луны. Она как будто торопилась уйти, но Макар с попиком ее нагоняли. Наконец, она вновь стала подыматься над горизонтом. Они пошли по ровному, сильно приподнятому месту.

Теперь стало светло — гораздо светлее, чем при начале ночи. Это происходило, конечно, оттого, что они были гораздо ближе к звездам. Звезды, величиною каждая с яблоко, так и сверкали, а луна, точно дно большой золотой бочки, сияла, как солнце, осве­щая равнину от края и до края.

На равнине совершенно явственно виднелась каждая снежин­ка. По ней пролегало множество дорог, и все они сходились к одно­му месту на востоке. По дорогам шли и ехали люди в разных одеж­дах и разного вида.

Вдруг Макар, внимательно всматривавшийся в одного всадни­ка, свернул с дороги и побежал за ним.

— Постой, постой! — кричал попик, но Макар даже не слышал. Он узнал знакомого татарина, который шесть лет назад увел у него пегого коня, а пять лет назад скончался. Теперь татарин ехал на том же пегом коне. Конь так и взвивался. Из-под копыт его лете­ли целые тучи снежной пыли, сверкавшей разноцветными пере­ливами звездных лучей. Макар удивился при виде этой бешеной скачки, как мог он, пеший, так легко догнать конного татарина. Впрочем, завидев Макара в нескольких шагах, татарин с большою готовностью остановился. Макар запальчиво напал на него.

—    Пойдем к старосте, — кричал он, — это мой конь. Правое ухо у него разрезано... Смотри, какой ловкий!.. Едет на чужом коне, а хозяин идет пешком, точно нищий.

—    Постой! — сказал на это татарин. - Не надо к старосте. Твой конь, говоришь?.. Ну и бери его! Проклятая животина! Пятый год еду на ней, и все как будто ни с места... Пешие люди то и дело обго­няют меня; хорошему татарину даже стыдно.

И он занес ногу, чтобы сойти с седла, но в это время запыхав­шийся попик подбежал к ним и схватил Макара за руку.

—    Несчастный! — вскричал он. — Что ты делаешь? Разве не ви­дишь, что татарин хочет тебя обмануть?

—    Конечно, обманывает, — вскричал Макар, размахивая рука­ми, — конь был хороший, настоящая хозяйская лошадь... Мне да­вали за нее сорок рублей еще по третьей траве... Не-ет, брат! Если ты испортил коня, я его зарежу на мясо, а ты заплатишь мне чи­стыми деньгами. Думаешь, что татарин, так и нет на тебя упра­вы?

Макар горячился и кричал нарочно, чтобы собрать вокруг себя побольше народу, так как он привык бояться татар. Но попик оста­новил его.

—    Тише, тише, Макар! Ты все забываешь, что ты уже умер... Зачем тебе конь? Да, притом, разве ты не видишь, что пешком ты подвигаешься гораздо быстрее татарина? Хочешь, чтоб тебе при­шлось ехать целых тысячу лет?

Макар смекнул, почему татарин так охотно уступал ему ло­шадь.

"Хитрый народ!” — подумал он и обратился к татарину:

—    Ладно ужо! Поезжай на коне, а я, брат, сделаю на тебя про­шение.

Татарин сердито нахлобучил шапку и хлестнул коня. Конь взвился, клубы снега посыпались из-под копыт, но пока Макар с попом не тронулись, татарин не уехал от них и пяди.

Он сердито плюнул и обратился к Макару:

—    Послушай, догор (приятель), нет ли у тебя листочка махор­ки? Страшно хочется курить, а свой табак я выкурил уже четыре года назад.

—    Собака тебе приятель, а не я! — сердито ответил Макар.

Видишь ты: украл коня и просит табаку! Пропадай ты совсем, мне и то не будет жалко.

И с этими словами Макар тронулся далее.

И Макару казалось, что он слышит чудную песню. Это была как будто та самая, давно знакомая песня, которою земля каждый раз приветствует солнце. Но Макар никогда еще не обращал на нее должного внимания и только п первый раз понял, какая это чуд­ная песня.

Он стоял и слушал и не хотел ндтн далее, а хотел вечно стоять здесь и слушать.

Но поп Иван тронул его за рукав.

Войдем, — сказал он. — Мы пришли.

Тогда Макар увидел, что они стоят у большой двери, которую раньше скрывали туманы.

Ему очень не хотелось идти, но — делать нечего — он повино­вался.

VI

Они вошли в хорошую, просторную избу, и, только войдя сюда, Макар заметил, что на дворе был сильный мороз. Посредине избы стоял камелек чудной резной работы, из чистого серебра, и в нем пылали золотые поленья, давая ровное тепло, сразу проникавшее во все тело. Огонь этого чудного камелька не резал глаз, не жег, а только грел, и Макару опять захотелось вечно стоять здесь и греться. Поп Иван также подошел к камельку и протянул к нему иззябшие руки.

В избе было четверо дверей, из которых только одна вела на­ружу, а в другие то и дело входили и выходили какие-то молодые люди в длинных белых рубахах. Макар подумал, что это, должно быть, работники здешнего Тойона. Ему казалось, что он где-то их уже видел, но не мог вспомнить, где именно. Немало удивляло его то обстоятельство, что у каждого работника на спине болтались большие белые крылья, и он подумал, что, вероятно, у Тойона есть еще другие работники, так как эти, наверное, не могли бы со свои­ми крыльями пробираться сквозь чащу тайги для рубки дров или жердей.

Один из работников подошел тоже к камельку и, повернувшись к нему спиною, заговорил с попом Иваном:

—    Говори!

—    Нечего, — отвечал попик.

—    Что ты слышал на свете?

—    Ничего не слыхал.

—    Что видел?

—    Ничего не видал.

Оба помолчали, и тогда поп сказал:

—    Привел вот одного.

—    Это чалганец? — спросил работник.

—    Да, чалганец.

—    Ну, значит, надо приготовить большие весы. — И он ушел в одну из дверей, чтобы распорядиться, а Макар спросил у попа, за­чем нужны весы и почему именно большие.

—    Видишь, — ответил поп несколько смущенно, весы нуж­ны, чтобы взвесить добро и зло, какое ты сделал при жизни. У всех остальных людей зло и добро приблизительно уравновешивают чашки; у одних чалганцев грехов так много, что для них Тойон велел сделать особые весы с громадной чашкой для грехов.

От этих слов у Макара как будто скребнуло но сердцу. Он стал робеть.

Работники внесли и поставили большие весы. Одна чашка была золотая и маленькая, другая — деревянная, громадных размеров. Под последней вдруг открылось глубокое черное отверстие.

Макар подошел и тщательно осмотрел весы, чтобы не было фальши. Но фальши не было. Чашки стояли ровно, не колеблясь.

Впрочем, он не вполне понимал их устройство и предпочел бы иметь дело с безменом, на котором в течение долгой жизни он от­лично выучился и продавать, и покупать с некоторой выгодой для себя.

Тойон идет, - сказал вдруг поп Иван и стал быстро одерги­вать ряску.

Средняя дверь отворилась, и вошел старый-престарый Тойон, с большою серебристою бородой, спускавшейся ниже пояса. Он был одет в богатые, не известные Макару меха и ткани, а на ногах у него были теплые сапоги, обшитые плисом, какие Макар видел на старом иконописце.

И при первом же взгляде на старого Тойона Макар узнал, что это тот самый старик, которого он видел нарисованным в церк­ви. Только тут с ним не было сына; Макар подумал, что, вероят­но. последний ушел по хозяйству. Зато голубь влетел в комнату и, покружившись у старика над головою, сел к нему на колени. И старый Тойон гладил голубя рукою, сидя на особо приготовлен­ном для него стуле. Лицо старого Тойона было доброе, и, когда у Макара становилось слишком уж тяжело на сердце, он смотрел на это лицо, и ему становилось легче.

А на сердце у него становилось тяжело потому, что он вспомнил вдруг всю свою жизнь до последних подробностей, вспомнил каж­дый свой шаг, и каждый удар топора, и каждое срубленное дерево, и каждый обман, и каждую рюмку выпитой водки.

И ему стало стыдно и страшно. Но, взглянув в лицо старого Тойона, он ободрился.

А ободрившись, подумал, что, быть может, кое-что удастся и скрыть.

Старый Тойон посмотрел на него и спросил, кто он и откуда, и как зовут, и сколько ему лет от роду.

Когда Макар ответил, старый Тойон спросил:

—    Что сделал ты в своей жизни?

—    Сам знаешь, — ответил Макар. — У тебя должно быть запи­сано.

Макар испытывал старого Тойона, желая узнать, действитель­но ли у него записано все.

—    Говори сам, не молчи! — сказал старый Тойон.

И Макар опять ободрился.

Он стал перечислять свои работы, и хотя он помнил каждый удар топора, и каждую срубленную жердь, и каждую борозду, про­веденную сохою, но он прибавлял целые тысячи жердей, и сотни возов дров, и сотни бревен, и сотни пудов посева.

Когда он все перечислил, старый Тойон обратился к попу Ивану:

—    Принеси-ка сюда книгу.

Тогда Макар увидел, что поп Иван служит у Тойона суруксу- том (писарем), и очень осердился, что тот по-приятельски не ска­зал ему об этом раньше.

Поп Иван принес большую книгу, развернул ее и стал читать.

—    Загляни-ка, — сказал старый Тойон, — сколько жердей?

Поп Иван посмотрел и сказал с прискорбием:

Он прибавил целых тринадцать тысяч.

—    Врет он! - крикнул Макар запальчиво. — Он, верно, ошибся, потому что он пьяница и умер нехорошею смертью!

Замолчи ты! — сказал старый Тойон. — Брал ли он с тебя лишнее за крестины или за свадьбы? Вымогал ли он ругу?

—    Что говорить напрасно! — ответил Макар.

—    Вот видишь, сказал Тойон, — я знаю и сам, что он любил выпить...

И старый Тойон осердился.

—    Читай теперь его грехи по книге, потому что он обманщик, и я ему не верю, — сказал он попу Ивану.

А между тем работники кинули на золотую чашку Макаровы жерди, и его дрова, и его пахоту, и всю его работу. И всего оказа­лось так много, что золотая чашка весов опустилась, а деревянная поднялась высоко-высоко, и ее нельзя было достать руками, и мо­лодые божьи работники взлетели на своих крыльях, и целая сотня тянула ее веревками вниз.

Тяжела была работа чал ганца!

А пои Иван стал вычитывать обманы, и оказалось, что обма­нов было — двадцать одна тысяча девятьсот тридцать три обмана; и поп стал вычитывать, сколько Макар выпил бутылок водки, и оказалось — четыреста бутылок; и поп читал далее, а Макар ви­дел, что деревянная чашка весов перетягивает золотую и что она опускается уже в яму, и пока пои читал, она все опускалась.

Тогда Макар подумал про себя, что дело его плохо, и, подойдя к весам, попытался незаметно поддержать чашку ногою. Но один из работников увидел это, и у них вышел шум.

—    Что там такое? — спросил старый Тойон.

—    Да вот он хотел поддержать весы ногою, - ответил работ­ник.

Тогда Тойон гневно обратился к Макару и сказал:

—    Вижу, что ты обманщик, ленивец и пьяница... И за тобой осталась недоимка, и поп за тобою считает ругу, и исправник гре­шит из-за тебя, ругая тебя каждый раз скверными словами!..

И, обратись к попу Ивану, старый Тойон спросил:

—    Кто в Чалгане кладет на лошадей более всех клади и кто го­няет их всех больше?

Пон Иван ответил:

—    Церковный трапезник. Он гоняет почту и возит исправни­ка.

Тогда старый Тойон сказал:

—    Отдать этого ленивца трапезнику в мерины, и пусть он возит на нем исправника, пока не заездит... Атам мы посмотрим.

И только что старый Тойон сказал это слово, как дверь отво­рилась и в избу вошел сын старого Тойона и сел от него по правую руку. И сын сказал:

—    Я слышал твой приговор... Я долго жил на свете и знаю та­мошние дела: тяжело будет бедному человеку возить исправника! Но... да будет!.. Только, может быть, он еще что-нибудь скажет. Говори, барахсан (бедняга)!

Тогда случилось что-то странное. Макар, тот самый Макар, который никогда в жизни не произносил более десяти слов кря­ду, вдруг ощутил в себе дар слова. Он заговорил и сам изумился.

Стало как бы два Макара: один говорил, другой слушал и удивлял­ся. Он не верил своим ушам. Речь у него лилась плавно и страст­но, слова гнались одно за другим вперегонку и потом становились длинными, стройными рядами. Он не робел. Если ему и случалось запнуться, то тотчас же он оправлялся и кричал вдвое громче. А главное — чувствовал сам, что говорил убедительно.

Старый Тойон, немного осердившийся сначала за его дерзость, стал потом слушать с большим вниманием, как бы убедившись, что Макар не такой уж дурак, каким казался сначала. Поп Иван в первую минуту даже испугался и стал дергать Макара за полу соны, но Макар отмахнулся и продолжал по-прежнему. Потом и попик перестал пугаться и даже расцвел улыбкой, видя, что его прихожанин режет правду и что эта правда приходится по серд­цу старому Тойону. Даже молодые люди в длинных рубахах и с белыми крыльями, жившие у старого Тойона в работниках, при­ходили из своей половины к дверям и с удивлением слушали речь Макара, поталкивая друг друга локтями.

Он начал с того, что не желает идти к трапезнику в мерины. И не потому не желает, что боится тяжелой работы, а потому, что это решение неправильно. А так как это решение неправильно, то он ему не подчинится и не поведет даже ухом, не двинет ногою. Пусть с ним делают, что хотят! Пусть даже отдадут чертям в вечные ком- ночиты, — он не будет возить исправника, потому что это непра­вильно. И пусть не думают, что ему страшно положение мерина: трапезник гоняет мерина, но кормит его овсом, а его гоняли всю жизнь, но овсом никогда не кормили.

—    Кто тебя гонял? — спросил старый Тойон с сердцем. — Да, его гоняли всю жизнь! Гоняли старосты и старшины, заседатели и исправники, требуя подати; гоняли попы, требуя ругу; гоняли нужда и голод; гоняли морозы и жары, дожди и засухи; гоняла промерзшая земля и злая тайга!.. Скотина идет вперед и смотрит в землю, не зная, куда ее гонят... И он так же... Разве он знал, что поп читает в церкви и за что идет ему руга? Разве он знал, зачем и куда увели его старшего сына, которого взяли в солдаты, и где он умер, и где теперь лежат его бедные кости?

Говорят, он пил много водки? Конечно, это правда: его серд­це просило водки...

—    Сколько, говоришь ты, бутылок?

—    Четыреста, — ответил поп Иван, заглянув в книгу.

—    Хорошо! Но разве это была водка? Три четверти было воды и только одна четверть настоящей водки, да еще настой табаку. Стало быть, триста бутылок надо скинуть со счета.

—    Правду ли он говорит все это? — спросил старый Тойон у попа Ивана, и видно было, что он еще сердится.

—    Чистую правду, — торопливо ответил поп. а Макар продол­жал.

Он прибавил тринадцать тысяч жердей? Пусть так! Пусть он на­рубил только шестнадцать тысяч. А разве этого мало? Й, притом, две тысячи он рубил, когда у него была больна первая его жена...

И у него было тяжело на сердце, и он хотел сидеть у своей старухи, а нужда его гнала в тайгу... И в тайге он плакал, и слезы мерзли у него на ресницах, и от горя холод проникал до самого сердца...

А он рубил!

А после баба умерла. Ее надо было хоронить, а у него не было денег. И он нанялся рубить дрова, чтобы заплатить за женин дом на том свете... А купец увидел, что ему нужда, и дал только по де­сяти копеек... И старуха лежала одна в нетопленной мерзлой избе, а он опять рубил и плакал. Он полагал, что эти возы надо считать впятеро и даже более.

У старого Тойона показались на глазах слезы, и Макар увидел, что чашки весов колыхнулись, и деревянная приподнялась, а зо­лотая опустилась.

А Макар продолжал: у них все записано в книге... Пусть же они поищут: когда он испытал от кого-нибудь ласку, привет или ра­дость? Где его дети? Когда они умирали, ему было горько и тяжко, а когда вырастали, то уходили от него, чтобы в одиночку биться с тяжелою нуждой. И он состарился один со своей второю старухой и видел, как его оставляют силы и подходит злая, бесприютная дряхлость. Они стояли одинокие, как стоят в степи две сиротли­вые елки, которых бьют отовсюду жестокие метели.

—    Правда ли? — спросил опять старый Тойон. И поп поспешил ответить:

—    Чистая правда!

И тогда весы опять дрогнули... Но старый Тойон задумался.

—    Что же это, — сказал он, — ведь есть же у меня на земле на­стоящие праведники... Глаза их ясны, и лица светлы, и одежды без пятен... Сердца их мягки, как добрая почва; принимают доб­рое семя и возвращают... и благовонные всходы, запах которых угоден передо мною. Л ты посмотри на себя...

И все взгляды устремились на Макара, и он устыдился. Он по­чувствовал, что глаза его мутны и лицо темно, волосы и борода всклокочены, одежда изорвана. И хотя задолго до смерти он все собирался купить сапоги, чтобы явиться на суд, как подобает на­стоящему крестьянину, но все пропивал деньги и теперь стоял пе­ред Тойоном, как последний якут, в дрянных торбасишках... И он пожелал провалиться сквозь землю.

—    Лицо твое темное, — продолжал старый Тойон, глаза мут­ные и одежда разорвана. А сердце твое поросло бурьяном, и тер­нием. и горькою полынью. Вот почему я люблю моих праведных и отвращаю лицо от подобных тебе нечестивцев.

Сердце Макара сжалось. Он чувствовал стыд собственного су­ществования. Он было понурил голову, но вдруг поднял ее и заго­ворил опять.

—    О каких это праведниках говорит Тойон? Если о тех, что жили на земле в одно время с Макаром в богатых хоромах, то Макар их знает... Глаза их ясны, потому что не проливали слез столько, сколько их пролил Макар, и лица их светлы, потому что обмыты духами, а чистые одежды сотканы чужими руками.

Макар опять понурил голову, но тотчас же опять поднял ее.

—    А между тем, разве он не видит, что и он родился, как дру­гие, — с ясными, открытыми очами, в которых отражались земля и небо, и с чистым сердцем, готовым раскрыться на все прекрасное в мире? И если теперь он желает скрыть под землею свою мрачную и позорную фигуру, то в этом вина не его... А чья же? — Этого он не знает... Но он знает одно, что в сердце его истощилось терпение.

VII

Конечно, если бы Макар мог видеть, какое действие произво­дила его речь на старого Тойона, если б он видел, что каждое его гневное слово падало на золотую чашку, как свинцовая гиря, он усмирил бы свое сердце. Но он всего этого не видел, потому что в его сердце вливалось слепое отчаяние.

Вот он оглядел всю свою горькую жизнь. Как мог он до сих пор выносить это ужасное бремя? Он нес его потому, что впереди все еще маячила — звездочкой в тумане — надежда. Он жив, стало быть, может, должен еще испытать лучшую долю... Теперь он сто­ял у конца, и надежда угасла...

Тогда в его душе стало темно, и в ней забушевала ярость, как буря в пустой степи глухою ночью. Он забыл, где он, пред чьим лицом предстоит, — забыл все, кроме своего гнева.

Но старый Тойон сказал ему:

Погоди, барахсан! Ты не на земле... Здесь и для тебя найдет­ся правда...

И Макар дрогнул. На сердце его пало сознание, что его жале­ют, и оно смягчилось; а так как перед его глазами все стояла его бедная жизнь, от первого дня до последнего, то и ему стало самого себя невыносимо жалко. И он заплакал...

И старый Тойон тоже плакал... И плакал старый попик Иван, и молодые божьи работники лили слезы, утирая их широкими бе­лыми рукавами.

А весы все колыхались, и деревянная чашка подымалась все выше и выше!...

1883

1. Определите художеством нмс достоинства рассказа в описании природы, жизни и быта Макара.

2.     Что фантастическое, а что реалистическое в рассказе? Охарактеризуйте жизнь Макара в этих двух измерениях.

3.     Расскажите о жизни Макара в далеком якутском селе. Как вы се пред­ставляете?

4.     Как вы думаете, почему жизнь Макара на этом свете показана в мрач­ных тонах? Приведите примеры из текста.

5.     Назовите лексические средства, с помощью которых описана зимняя танга. Какие чувства и переживания вызывает это описание?

6.     Как ны понимаете слова Макара, "что даже после смерти не дают челове­ку покоя”? Какой смысл вкладывает автор в эти слова?

7.     Назовите светлые краски в описании природы. Почему в тексте прояв­ляются эти тона?

8.     Какие "грешные души” встречаются Макару в фантастическом сне?

9.     Каково назначение весов и почему при виде их Микар "стал робеть”? Что вы думаете о перечисленных земных делах Макара?

10. Найдите в рассказе наиболее убедительные слова из речи Макара после обвинительного приговора. Какие мысли и чувства пробудились в этот момент в герое рассказа?

1. Как вы думаете, почему все события, связанные с Макаром, показаны через сон героя?

2.     Проведите "суд” над Макаром и вынесите ему справедливый, на ваш взгляд, приговор "на грешной земле”.

3.     Можно ли считать рассказ в какой-то степени актуальным и для нашего времени?

4.     Приведите примеры меткого, афористичного и богатого языка писателя в рассказе "Сон Макара".

5.     Какие произведения В. Г. Короленко вы еще читали? В чем их сход­ство?