Тема 24. МИХАИЛ ЮРЬЕВИЧ ЛЕРМОНТОВ (1814-1841)

       Михаил Юрьевич Лермонтов прожил недолгую жизнь, на ко­торой не могли не отразиться обстоятельства современной поэту действительности. Это, с одной стороны, жестокая реакция властей после вос­стания декабристов, с другой — юно­шеский максимализм и неутоленная жажда борьбы, определившие своеобра­зие творчества поэта. Он рано потерял мать; детство ого прошло в Тарханах — именин бабушки К. Л. Арсеньевой, много сделавшей для воспитания внука. Знание нескольких языков, увлечение живописью и музыкой, чтение взахлеб — все это предо­пределило будущее поэта, так что ни учеба в Школе прапорщиков и юнкеров, ни военная служба не воспрепятствовали развитию его рано проявивше­гося таланта (первые стихи он написал в 14 лет).

Ранний романтический период творчества окрашен в доволь­но мрачные тона и посвящен теме одиночества, отверженности. Окружающий мир не отвечал требованиям романтического ми­роощущения и вызывал чувство неприятия со стороны моло­дого поэта. Даже в стихотворениях о любви и дружбе, в лири­ческих монологах проявляется разочарование романтического героя несовершенством действительности ("Я не унижусь пред то­бою...", "Парус”, "Ангел”. "Ужасная судьба отца и сына..."). Герой Лермонтова, непонятый, предательски отвергнутый, непрощаю­щий, был обычен для поэзии тех лет. В момент самоутверждения и самоопределения собственная личность для молодого человека "поколения ущемленных", каким ощущает себя поэт, становит­ся центром мироздания, появляется тема трагической избран­ности. мотив родства с сильными, непокорными — Байроном, Наполеоном ("Наполеон”, "Св. Елена", "Нет я не Байрон, я дру­гой..."). Сюжетом многих произведений становится порыв героя к мечте, идеалу. Особенно ярко звучат эти мотивы в романтических поэмах ("Мцыри", "Демон”).

Творчество Лермонтова тесно связано с общими проблема­ми развития русской и мировой литературы первой половины XIX в. Ведущим является романтический метод изображения действительности. Для русского романтизма характерен повы­шенный интерес к судьбе и духовному миру отдельной личности. Лермонтов избрал для своего творчества образы молодежи начала века. Он считал, что подлинным образцом истинно человеческого поведения является его активная жизнь в обществе.

События в поэме "Мцыри", написанной в 1839 г., происходят на Кавказе. Жизнь М. Ю. Лермонтова была тесно связана с Кавказом. Там он побывал в раннем детстве, там написал многие свои произведения, там погиб на дуэли. Кавказ стал для поэта сим­волом жизненных сил, красоты первозданной природы, свободы и воли. Романтическая поэма "Мцыри" также отчасти посвящена кавказской теме, действие разворачивается на фоне "синих кав­казских гор”, а главным героем является мальчик-послушник.

В рукописи поэма была озаглавлена "Бэри", что по-грузин­ски монах. Поводом к написанию произведения послужила слу­чайная встреча, произошедшая во время путешествия поэта по Кавказу. В Мухете он повстречал старого монастырского служку- горца, из разговора с которым узнал, что тот еще ребенком, пленен­ным генералом Ермоловым, попал в монастырь, откуда несколько раз пытался бежать, но неизменно возвращался обратно.

Мцыри — это человек, готовящийся стать монахом, послуш­ник, заточенный в монастырских стенах не по своей воле. Он — прирожденный воин, душа горячая и вольнолюбивая. Ему чужда созерцательная жизнь в монастыре, поэтому он совершает отча­янный побег, долго блуждает, преодолевает испытания. В лесной чаше юноша встречает могучего барса и вступает с ним в схватку.

В описании этой сцены ощущаются отголоски поэмы грузинско­го поэта Ш. Руставели "Витязь в тигровой шкуре”. Поэт вводит этот эпизод в свою поэму, выразительно описав и разъяренного хищника, и отважного юношу. Юноша побеждает, но израненный найден и возвращен в обитель. Он исповедуется старнку-монаху и умирает с мечтой о свободе, оставшейся неосуществленной.

В поэме ярко выражены признаке! романтического произве­дения. Ее действие разворачивается в необычайной, экзотиче­ской обстановке — в стенах глухого и мрачного монастыря, рас­положенного на фоне великолепной кавказской природы. Герой поэмы — сильная духом, одинокая и мятежная личность, кото­рая оказалась в чуждой ей обстановке. Смысл своей жизни герой видит в свободе. Все повествование в поэме приподнято над обы­денным, происходит в незнакомом и таинственном мире.

Поэма "Мцыри” — это монологическое повествование, и монолог-исповедь занимает в ней центральное место. На протя­жении всей жизни герой остается таким же целеустремленным, вольнолюбивым, каким и был когда-то. Он порывает с окружаю­щей его средой, бежит из мира цивилизации в мир природы, есте­ственности, в забытый для него мир — на родину. Здесь Лермонтов отступает от общепринятых норм романтического изображения. В отличие от Пушкина у него другая ситуация. Не романтиче­ский герой-индивидуалист уходит от мира цивилизации, а герой из народной среды, получив воспитание в цивилизованном обще­стве, бежит в родную для него стихию. Такой подход позволил Лермонтову взглянуть на проблему человека в цивилизованном обществе с другой стороны.

В поэме можно встретить немало реальных примет монастыр­ской жизни и кавказской природы. Но все повествование в ней, оказываясь приподнятым над обыденным, создает поэтическую, а не бытовую картину. Автор рассказывает о том, как Мцыри был взят в плен еще ребенком, и подчеркивает его противоречивость: Он был, казалось, лет шести;

Как серна гор, пуглив и дик,

И слаб, и гибок, как тростник.

Но в нем мучительный недуг

Развил тогда могучий дух Его отцов...

Жесткое монастырское воспитание не смогло вырвать из со­знания Мцыри память о самом дорогом. Внутренняя жизнь героя никак не подчиняется монастырскому бытию, она контрастирует и где-то внутренне конфликтует с ним.

И Мцыри бежит из монастырского плена. В этом мы видим ха­рактерный для романтического произведения конфликт героя с внешней средой — с жизнью в монастыре. В этом поступке Мцыри проявляется его высокий протестующий дух. Что же происходит с героем во время его трехдневных странствий? Сначала он испы­тывает радость от жизни на природе:

Мне было весело вдохнуть В мою измученную грудь Ночную свежесть тех лесов...

В эти три дня он жил жизнью своей души и чувств. Монастыр­ское заключение не смогло убить в юноше наслаждение вольным воздухом природы, видением туманных очертаний родного аула. В нем пробудились поистине прометеевские силы. Мцыри испы­тывает полное счастье на лоне естественной и вольной природы, он сливается с ней. Обращение к вольному миру природы было в традициях романтической поэзии. В жизни лермонтовского героя природа принимает активное участие. Она олицетворяет величие и красоту, которых так недостает цивилизованному человеческо­му обществу, она активна: то грозит юноше, то является ему в не­видимой красе. Мцыри испытывает настоящее блаженство в споре с природой. Именно здесь, в столкновении с ней, ослабевший за годы жизни в монастыре юноша испытывает прилив душевных и физических сил. Здесь он духовно освобождается от изнуритель­ной жизни в душной келье монастыря.

В поисках дороги на родину Мцыри сбился с пути. Проблуждав в лесу три дня, он вновь приходит к монастырю. Его побег был об­речен на неудачу — то был бег по замкнутому кругу. Теперь эта же природа чинит препятствия, она выступает как неразумная сила, лишенная одухотворенности, она становится для него дикой. В тя­желые минуты отчаяния природный мир предстает перед героем ночным мраком, а себя Мцыри ощущает ночным зверем, отгоро­женным от людей.

Монастырь оказался для Мцыри судьбой, которую он не смог преодолеть. Мцыри победил свою физическую слабость, но убе­жать от судьбы не сумел — она вновь восторжествовала над ним.

Все это надломило его физические и душевные силы. Юноша был не в состоянии сопротивляться.

Но, умирая, он остается верен своей мечте, сохраняет высокое человеческое достоинство:

Я мало жил, и жил в плену.

Таких две жизни за одну.

Но только полную тревог,

Я променял бы, если б мог.

В образе Мцыри поэт воплотил свой идеал. В умении героя бо- роться автор видит выход из тех противоречий, в которых оказа­лось его поколение.

Лермонтова не устраивают традиционно сложившиеся нормы и требования романтизма. Он выходит за романтические рамки, хотя и опирается на прошлый опыт, подчиняя его новым художе­ственным ориентирам. Так бесцельные "бегство”, "скитания” ге­роя приобретают ясную и осознанную цель: Мцыри бежит на роди­ну; поэт исключает любовный конфликт; в слабом теле мальчика таится грозная мятежная сила, которая, однако, не в состоянии разрушить общественные устои. Поэма "Мцыри” знаменует собой этап выхода из традиционных романтических рамок в реальную жизнь.

МЦЫРИ

1

Немного лет тому назад.

Там, где, сливаяся, шумят,

Обнявшись, будто две сестры.

Струи Арагвы и Куры,

Был монастырь. Из-за горы И нынче видит пешеход Столбы обрушенных ворот,

И башни, и церковный свод;

Но не курится уж под ним Кадильниц благовонный дым.

Не слышно пенье в поздний час Молящих иноков за нас.

Теперь один старик седой.

Развалин страж полуживой.

Людьми и смертию забыт,

Сметает пыль с могильных плит,

Которых надпись говорит О славе прошлой и о том.

Как, удручен своим венцом. Такой-то царь, в такой-то год, Вручал России свой народ.

И божья благодать сошла На Грузию! Она цвела С тех пор в тени своих садов.

Не опасался врагов,

За гранью дружеских штыков.

2

Однажды русский генерал Из гор к Тифлису проезжал; Ребенка пленного он вез.

Тот занемог, не перенес Трудов далекого пути;

Он был, казалось, лет шести; Как серна гор, пуглив и дик,

И слаб, и гибок, как тростник. Но в нем мучительный недуг Развил тогда могучий дух Его отцов. Без жалоб он Томился, даже слабый стон Из детских губ не вылетал,

Он знаком пищу отвергал И тихо, гордо умирал.

Из жалости один монах Больного призрел, и в стенах Хранительных остался он, Искусством дружеским спасен. Но, чужд ребяческих утех, Сначала бегал он от всех, Бродил безмолвен, одинок, Смотрел, вздыхая, на восток, Томим неясною тоской По стороне своей родной.

Но после к плену он привык, Стал понимать чужой язык. Был окрещен святым отцом И, с шумным светом не знаком. Уже хотел во цвете лет

Изречь монашеский обет.

Как вдруг однажды он исчез Осенней ночью. Темный лес Тянулся по горам кругом.

Три дня все поиски по нем Напрасны были, но потом Его в степи без чувств нашли И вновь в обитель принесли.

Он страшно бледен был и худ,

И слаб, как будто долгий труд, Болезнь иль голод испытал.

Он на допрос не отвечал И с каждым днем приметно вял. И близок стал его конец;

Тогда пришел к нему чернец С увещеваньем и мольбой;

И, гордо выслушав, больной Привстал, собрав остаток сил,

И долго так он говорил:

3

"Ты слушать исповедь мою Сюда пришел, благодарю.

Все лучше перед кем-нибудь Словами облегчить мне грудь;

Но людям я не делал зла,

И потому мои дела Немного пользы вам узнать,

Л душу можно ль рассказать? Я мало жил, и жил в плену. Таких две жизни за одну,

Но только полную тревог,

Я променял бы, если б мог.

Я знал одной лишь думы власть, Одну — но пламенную страсть: Она, как червь, во мне жила, Изгрызла душу и сожгла.

Она мечты мои звала От келий душных и молитв В тот чудный мир тревог и битв. Где в тучах прячутся скалы.

Где люди вольны, как орлы.

Я эту страсть во тьме ночной Вскормил слезами и тоской;

Ее пред небом и землей Я ныне громко признаю И о прощенье не молю.

4

Старик! Я слышал много раз.

Что ты меня от смерти спас. Зачем?.. Угрюм и одинок.

Грозой оторванный листок,

Я вырос в сумрачных стенах Душой — дитя, судьбой — монах. Я никому не мог сказать Священных слов "отец" и "мать”. Конечно, ты хотел, старик.

Чтоб я в обители отвык От этих сладостных имен,— Напрасно: звук их был рожден Со мной. Я видел у других Отчизну, дом, друзей, родных,

А у себя не находил

Не только милых душ — могил!

Тогда, пустых не тратя слез,

В душе я клятву произнес:

Хотя на миг когда-нибудь Мою пылающую грудь Прижать с тоской к груди другой. Хоть незнакомой, но родной.

Увы! Теперь мечтанья те Погибли в полной красоте,

И я, как жил, в земле чужой Умру рабом и сиротой.

5

Меня могила не страшит:

Там, говорят, страданье спит В холодной вечной тишине;

Но с жизнью жаль расстаться мне. Я молод, молод... Знал ли ты Разгульной юности мечты?

Или не знал, или забыл.

Как ненавидел и любил;

Как сердце билося живей При виде солнца и полей С высокой башни угловой,

Где воздух свеж и где порой В глубокой скважине стены Дитя неведомой страны. Прижавшись, голубь молодой Сидит, испуганный грозой?

Пускай теперь прекрасный свет Тебе постыл: ты слаб, ты сед,

И от желаний ты отвык.

Что за нужда? Ты жил, старик! Тебе есть в мире, что забыть.

Ты жил, — я так же мог бы жить!

6

Ты хочешь знать, что видел я На воле? — Пышные поля,

Холмы, покрытые венцом Дерев, разросшихся кругом, Шумящих свежею толпой,

Как братья в пляске круговой.

Я видел груды темных скал.

Когда поток их разделял,

И думы их я угадал:

Мне было свыше то дано! Простерты в воздухе давно Объятья каменные их,

И жаждут встречи каждый миг; Но дни бегут, бегут года —

Им не сойтиться никогда!

Я видел горные хребты. Причудливые, как мечты,

Когда в час утренней зари Курилися, как алтари.

Их выси в небе голубом.

И облачко за облачком,

Покинув тайный свои ночлег,

К востоку направляло бег —

Как будто белый караван Залетных птиц из дальних стран! Вдали я видел сквозь туман,

В снегах, горящих, как алмаз. Седой, незыблемый Кавказ;

И было сердцу моему Легко, не знаю почему.

Мне тайный голос говорил.

Что некогда и я там жил,

И стало в памяти моей Прошедшее ясней, ясней...

7

И вспомнил я отцовский дом. Ущелье наше и кругом В тени рассыпанный аул;

Мне слышался вечерний гул Домой бегущих табунов И дальний лай знакомых псов. Я помнил смуглых стариков. При свете лунных вечеров Против отцовского крыльца Сидевших с важностью лица;

И блеск оправленных ножон Кинжалов длинных... и как сон Все это смутной чередой Вдруг пробегало предо мной.

А мой отец? Он как живой В своей одежде боевой Являлся мне, и помнил я Кольчуги звон, и блеск ружья, И гордый непреклонный взор,

И молодых моих сестер...

Лучи их сладостных очей И звук их песен и речей Над колыбелию моей...

В ущелье там бежал поток,

Он шумен был, но не глубок;

К нему, на золотой песок, Играть я в полдень уходил И взором ласточек следил,

Когда они перед дождем Волны касалися крылом,

И вспомнил я наш мирный дом И пред вечерним очагом Рассказы долгие о том.

Как жили люди прежних дней. Когда был мир еще пышней.

8

Ты хочешь знать, что делал я На воле? Жил — и жизнь моя Без этих трех блаженных дней Была б печальней и мрачней Бессильной старости моей. Давным-давно задумал я Взглянуть на дальние поля, Узнать, прекрасна ли земля, Узнать, для воли иль тюрьмы На этот свет родимся мы.

И в час ночной, ужасный час. Когда гроза пугала вас,

Когда, столпясь при алтаре,

Вы ниц лежали на земле,

Я убежал. О, я как брат Обняться с бурею был рад! Глазами тучи я следил.

Рукою молнию ловил...

Скажи мне, что средь этих стен Могли бы дать вы мне взамен Той дружбы краткой, но живой. Меж бурным сердцем и грозой?..

9

Бежал я долго — где, куда?

Не знаю! Ни одна звезда Не озаряла трудный путь.

Мне было весело вдохнуть В мою измученную грудь Ночную свежесть тех лесов,

И только! Много я часов Бежал и, наконец, устав, Прилег между высоких трав; Прислушался: погони нет. Гроза утихла. Бледный свет Тянулся длинной полосой Меж темным небом и землей,

И различал я, как узор.

На ней зубцы далеких гор;

Недвижим, молча я лежал.

Норой в ущелий шакал Кричал и плакал, как дитя,

И, гладкой чешуей блестя.

Змея скользила меж камней;

Но страх не сжал души моей:

Я сам, как зверь, был чужд людей И полз, и прятался, как змей.

10

Внизу глубоко подо мной Поток, усиленный грозой,

Шумел, и шум его глухой Сердито сотне голосов Подобился. Хотя без слов.

Мне внятен был тот разговор, Немолчный ропот, вечный спор С упрямой грудою камней.

То вдруг стихал он, то сильней Он раздавался в тишине;

И вот в туманной вышине Запели птички, и восток Озолотился; ветерок Сырые шевельнул листы;

Дохнули сонные цветы,

И, как они, навстречу дню,

Я поднял голову мою...

Я осмотрелся; не таю:

Мне стало страшно; на краю Грозящей бездны я лежал,

Где выл, крутясь, сердитый вал; Туда вели ступени скал;

Но лишь злой дух по ним шагал, Когда, низвержениый с небес,

В подземной пропасти исчез.

11

Кругом меня цвел божий сад; Растений радужный наряд Хранил следы небесных слез,

И кудри виноградных лоз Вились, красуясь меж дерев

Прозрачной зеленью листов;

И грозды полные на них,

Серег подобье дорогих.

Висели пышно, и порой К ним птиц летал пугливый рой.

И снова я к земле припал,

И снова вслушиваться стал К волшебным, странным голосам; Они шептались по кустам,

Как будто речь свою вели О тайнах неба и земли;

И все природы голоса Сливались тут; не раздался В торжественный хваленья час Лишь человека гордый глас.

Все, что я чувствовал тогда.

Те думы — им уж нет следа;

Но я б желал их рассказать.

Чтоб жить, хоть мысленно, опять. В то утро был небесный свод Так чист, что ангела полет Прилежный взор следить бы мог; Он так прозрачно был глубок,

Так полон ровной синевой!

Я в нем глазами и душой Тонул, пока полдневный зной Мои мечты не разогнал,

И жаждой я томиться стал.

12

Тогда к потоку с высоты. Держась за гибкие кусты,

С плиты на плиту я, как мог. Спускаться начал. Из-под ног Сорвавшись, камень иногда Катился вниз — за ним бразда Дымилась, прах вился столбом; Гудя и прыгая, потом Он поглощаем был волной;

И я висел над глубиной.

Но юность вольная сильна,

И смерть казалась не страшна!

Лишь только я с крутых высот Спустился, свежесть торных вод Повеяла навстречу мне,

И жадно я припал к волне.

Вдруг голос — легкий шум шагов, Мгновенно скрывшись меж кустов, Невольным трепетом объят,

Я поднял боязливый взгляд И жадно вслушиваться стал:

И ближе, ближе все звучал Грузинки голос молодой,

Так безыскусственно живой.

Так сладко вольный, будто он Лишь звуки дружеских имен Произносить был приучен.

Простая песня то была,

Но в мысль она мне залегла,

И мне, лишь сумрак настает, Незримый дух ее поет.

13

Держа кувшин над головой, Грузинка узкою тропой Сходила к берегу. Порой Она скользила меж камней.

Смеясь неловкости своей.

И беден был ее наряд;

И шла она легко, назад Изгибы длинные чадры Откинув. Летние жары Покрыли тенью золотой Лицо и грудь ее; и зной Дышал от уст ее и щек.

И мрак очей был так глубок,

Так полон тайнами любви,

Что думы пылкие мои Смутились. Помню только я Кувшина звон, когда струя Вливалась медленно в него.

Когда же я очнулся вновь И отлила от сердца кровь,

Она была уж далеко;

И шла, хоть тише, но легко. Стройна под ношею своей.

Как тополь, царь ее полей! Недалеко, в прохладной мгле. Казалось, приросли к скале Две сакли дружною чертой;

Над плоской кровлею одной Дымок струился голубой.

Я вижу будто бы теперь,

Как отперлась тихонько дверь... И затворилася опять!

Тебе, я знаю, не понять Мою тоску, мою печаль;

И если б мог, — мне было б жаль: Воспоминанья тех минут Во мне, со мной пускай умрут.